 |
 |
 |
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
№1, 2006
Баталов Э.Я.
ТРЕТИЙ ОТКАТ
Модель волнового распространения демократии в современном мире получила ныне широкое хождение как среди политологов, так и среди политиков. Наиболее полно она очерчена, как известно, Сэмюэлем Хантингтоном в книге «Третья волна», опубликованной в 1991 году[1]. С тех пор представление о волновом характере процесса демократизации стало одной из презумпций, разделяемых многими исследователями этого феномена. Напомню, что согласно Хантингтону, «волна демократизации – это группа переходов от недемократических режимов к демократическим, происходящих в определенный период времени, количество которых значительно превышает количество переходов в противоположном направлении в данный период. К этой волне обычно относится также либерализация или частичная демократизация в тех политических системах, которые не становятся полностью демократическими»[2]. В истории Нового времени, по Хантингтону, имели место три волны демократизации. Первая, или, как он ее называет, «длинная волна», охватывает период с 1828 по 1926 год. Вторая, или «короткая волна» - с 1943 по 1962 год. Третья волна, считает американский исследователь, началась «после падения португальской диктатуры в 1974 году», когда «демократические режимы пришли на смену авторитарным почти в тридцати странах Европы, Азии и Латинской Америки. В некоторых странах произошла значительная либерализация авторитарных режимов. В других движения, выступающие за демократию, обрели силу и реальность»[3]. Примечательно, что «за каждой из первых двух волн демократизации следовал откат, во время которого некоторые, хотя и не все, страны, совершившие прежде переход к демократии, возвращались к недемократическому правлению»[4]. Однако даже при самом мощном откате полного возвращения мира на исходные позиции не происходило, так что в итоге наступление и отступление развивались (что и отмечается рядом исследователей) по формуле «два шага вперед – шаг назад». Критики концепции волнового развития демократии предъявляют к ней немало претензий, справедливо отмечая ее прямолинейность, механистичность, игнорирование тонкостей и нюансов, которыми обычно характеризуется процесс становления демократических режимов в разных регионах и в разные исторические периоды. Не будем, однако, забывать, что Хантингтон предъявляет нам всего лишь концепцию-схему[5], в принципе вписывающуюся в давно уже существующую многомерную парадигму циклической эволюции общества[6]. Функция этой концепции-схемы – фиксация на макроуровне общих мировых тенденций и контртенденций в истории современного демократического развития. В пределах этой функции данная концепция представляет интерес и может быть использована в качестве рабочей гипотезы при анализе глобальных трендов политического развития современного мира. Как же выглядят эти тенденции и контртенденции сегодня, в середине первого десятилетия ХХ1 века? На сей счет высказываются разные точки зрения, большинство из которых, однако, проникнуто оптимистическим духом. Идея и дело демократии, говорят нам, живут и побеждают. Число демократических режимов продолжает увеличиваться, хотя и не так быстро, как пятнадцать-двадцать лет назад. И даже недемократические правители рядятся в демократические одежды[7]. Больше того, в последние два - три года все чаще раздаются голоса, возвещающие о рождении новой, четвертой по счету волны демократизации. Одним из первых об этом заговорил известный американский политолог Майкл Макфол[8], обнаруживший признаки этой волны в событиях в бывшей Югославии, завершившихся падением режима Милошевича и в так называемых цветных революциях в Грузии, на Украине, в Киргизии, а также в изменениях политических режимов в ряде других стран. К «цветным революциям» в бывших советских республиках, которые так вдохновляют некоторых западных политиков и политологов, я еще вернусь. А пока выскажу свою общую точку зрения на современные мировые тенденции в области демократического развития. Суть ее заключается в том, что в последние годы мы стали свидетелями не четвертой волны демократизации, а начала третьего демократического отката. Отката, который распространяется в разной мере и в разных формах на значительную часть мира, включая западные страны. Нелишне в этой связи напомнить, что о возможности отката, который последует за нынешним фронтальным наступлением демократии, говорил и Хантингтон. В «Третьей волне» имеется даже небольшой раздел, который так и называется: «Третий откат?». Вопросительный знак тут не случаен. Книга увидела свет восемнадцать лет назад, когда было еще не ясно, когда он может наступить. Но сама возможность очередного отхода от демократии сомнений у ее автора не вызывала.. «К 1990 году по крайней мере две из демократий третьей волны вернулись к авторитарному правлению…проблемы упрочения демократического строя могут привести к дальнейшим переменам такого рода в странах, где мало условий для сохранения демократии…»[9]. При этом Хантингтон предусмотрительно отмечал, что авторитаризм может принять новые, не встречавшиеся ранее формы. «Может, например, появиться технократическая электронная диктатура, при которой авторитарное правление будет возможно и легитимировано благодаря способности манипулировать информацией, средствами массовой информации и высокоразвитыми средствами коммуникации. Ни об одной из всех этих старых и новых форм авторитаризма нельзя сказать, что она в высшей степени вероятна, но ни об одной также нельзя сказать, что она полностью невозможна»[10]. Начало нового отката не означает, впрочем, что процесс демократизации в мире полностью приостановился или что демократические страны вступили на путь перерождения в автократии. Приливные волны и сопутствующие им откаты в общественной жизни мало напоминают океанические приливы и отливы. Циклические процессы в обществе лишены свойственной природе регулярности, точности и предсказуемости[11]. К тому же временные рамки демократических волн и откатов, как показал Хантингтон, частично накладываются друг на друга. Когда в 1922 году начался первый откат, первая волна демократизации еще не сошла на нет. Такая же история произошла и со вторым откатом: его начало американский исследователь относит к 1958 году, хотя вторая волна демократизации завершилась четырьмя годами позднее. Возможно, что-то подобное происходит и сегодня. Во всяком случае, ряд признаков, характерных для отката, налицо. Надо заметить, что ни Хантингтон, ни его последователи не предложили сколько-нибудь развернутой теоретической модели демократического отката. Было лишь сказано, что откаты происходили тогда, когда демократическая тенденция «сходила на нет и превращалась в свою противоположность»; что они являли собой «движение вспять» и наблюдались главным образом в тех странах, которые только-только встали на путь демократического строительства и для которых «не только демократия, но и, во многих случаях, нация были чем-то новым»[12]. Отмечалось и то обстоятельство, что откаты захватывали главным образом страны, не относившиеся к числу наиболее развитых по экономическим показателям. Нетрудно заметить (это подтверждается и помещенными в «Третьей волне» схемами), что демократический откат трактуется Хантингтоном и его последователями узко и прямолинейно, фактически отождествляясь с открытой реставрацией авторитарного режима. Такой подход не позволяет зафиксировать регрессивные тенденции, ухудшающие, если можно так сказать, качество демократии и происходящие в странах с разным уровнем демократического развития. Но без этого трудно составить реальную и полную картину процессов и тенденций, характеризующих состояние мировой демократии. А, значит, и получить представление о перспективах политической эволюции мира. На мой взгляд, демократический откат следует трактовать более широко, а именно как происходящий одновременно в ряде стран и могущий принимать при этом разные формы отход – полный или частичный, открытый или скрытый – от демократических норм и принципов или приостановку начатых было демократических преобразований. Естественно, что корректная трактовка отката требует четкого представления о содержании понятия демократии. Хантингтон, напомнив о многозначности последнего, объявляет себя сторонником концепции так называемой процедурной демократии, предложенной Йозефом Шумпетером еще в начале 40-х годов минувшего века[13]. Сводя демократию к форме правления, автор этой концепции исходил при ее определении не из источников власти правительства (воля народа) и не из целей деятельности правителей (достижение общего блага), а из процедур его образования. Как писал Хантингтон, «следуя традиции Шумпетера, в настоящем исследовании политическая система какого-либо государства в ХХ в. определяется как демократическая в той мере, в какой лица, наделенные высшей властью принимать коллективные решения, отбираются путем честных, беспристрастных, периодических выборов, в ходе которых кандидаты свободно соревнуются за голоса избирателей, а голосовать имеет право практически все взрослое население. Определенное таким образом понятие демократии включает два аспекта – соревновательность и участие…»[14]. При такой трактовке демократии откат означает всего лишь отказ, отход – полный или частичный – от «честных, беспристрастных периодических выборов» властных органов на основе соревновательности кандидатов и широкого участия граждан в выборах. Впрочем, Хантингтон тут же поясняет, что хотя демократия не включает в себя гражданские права и свободы, она «предполагает также существование гражданских и политических свобод слова, печати, собраний и организаций, необходимых для политических дебатов и проведения избирательных кампаний»[15]. В таком случае отступление от существовавших ранее политических и гражданских прав и свобод или их ограничение - это тоже не что иное, как одна из форм демократического отката. А разве отказ государства, вставшего было на путь демократического строительства, от дальнейших демократических преобразований, а тем более ограничение или пусть даже частичное свертывание некоторых из уже существующих демократических институтов (без прямого возвращения к существовавшему ранее авторитарному или тоталитарному режима) не есть форма отката? Или взять сферу сознания и культуры. Много лет назад Г.Алмонд и С.Верба, исследуя политическую культуру демократии, сделали важный вывод, вполне сохраняющий свою ценность и в наше время. «Государственные деятели, стремящиеся создать политическую демократию, - писали они, - часто концентрируют свои усилия на учреждении формального набора демократических правительственных институтов и написании конституции. Они также могут сосредоточить усилия на формировании политической партии, с тем, чтобы стимулировать участие масс. Но для развития стабильного и эффективного демократического правления требуется нечто большее, нежели определенные политические и управленческие структуры. Это развитие зависит от… политической культуры. Если она не способна поддержать демократическую систему, шансы последней на успех невелики»[16]. Если это так – а это действительно так, – то состояние демократии в том или ином обществе определяется не только наличием или отсутствием демократических институтов, демократических прав и свобод, но и состоянием политической культуры и идеологии, которые могут быть адекватны или неадекватны демократии. Если при сохранении описываемой Шумпетером и Хантингтоном процедуры демократических выборов происходит разрушение политической культуры демократии или ее формирование застопоривается, то это также следует расценивать в качестве одного из проявлений демократического отката. Одним словом, оценивать процессы и тенденции, происходящие в сфере демократии, т.е. судить о том, накатывает на мир новая демократическая волна или же происходит демократический откат, следует исходя не только из внешних, формальных, количественных, более или менее легко фиксируемых явлений (как это делает большинство авторов, исследующих рассматриваемый нами феномен), но и из явлений менее заметных, более тонких, но тем не менее весьма значимых для демократии, как формы и способа организации власти (властных отношений), в основе которых лежит самоуправление граждан. Говоря конкретнее, демократия есть такая форма организации политических отношений, при которой граждане могут участвовать в принятии властных решений либо непосредственно (прямая демократия), либо через свободно избираемых ими представителей (репрезентативная демократия), но при этом обладают возможностью оказывать действенное давление на последних и осуществлять контроль над их деятельностью. Не будучи тождественной свободе, равенству и другим ценностям либерального ряда, демократия, как справедливо отмечают многие исследователи (включая Хантингтона), оказывается полноценной и действенной лишь при наличии определенных условий и предпосылок. Это равенство граждан (как субъектов демократии) перед законом и их уважение к закону. Это наличие в обществе политических и гражданских прав и свобод. Это уважение и защита прав меньшинства. Это политическая, религиозная и культурная толерантность. Очевидно, что идеальная демократия сродни веберовскому идеальному типу: в природе ее никогда не существовало и существовать не может уже по той простой причине, что для этого потребовался бы идеальный человек, идеальный гражданин и идеальный народ. (Это, собственно, и побудило Роберта Даля обратиться к модели полиархии как оптимальной форме практической демократии). У любого реального демократического режима – свои изъяны, причем у одного их больше, а у другого меньше. К тому же динамика этих изъянов может быть разной: в одних случаях их число может идти в сторону уменьшения, в других – в сторону увеличения вплоть до того, что демократический режим оказывается в конце концов разрушенным. Можно поэтому согласиться с теми исследователями, которые говорят не только о «либеральной демократии», но и о «нелиберальной демократии», «электоральной демократии» (когда выборы хотя и проводятся, но носят формальный характер), о «полудемократии» (когда существующие режимы имеют «гибридный» характер, заключая в себе как демократические, так и недемократические черты). Третий откат существенно отличается от второго и по форме, и по содержанию. В 1960-1970 годах возвращение к авторитаризму происходило прежде всего посредством военных переворотов, свергавших демократически избранные власти и устранявших демократические институты. «По одному подсчету, в 1962 г. плодами государственных переворотов во всем мире являлись тринадцать правительств; к 1975 г. – тридцать восемь»[17]. Открытая реставрация авторитарных режимов имела место и после третьей волны демократизации. В качестве наиболее яркого примера тут обычно приводят Пакистан, где в 1999 году к власти пришли военные. Однако число стран, где произошли открытые перевороты, пока невелико, к тому же это в основном небольшие страны, не делающие мировой политической погоды. Наиболее масштабно и ощутимо третий откат проявился в кризисе так называемого демократического транзита, то есть перехода отдельных стран и целых групп связанных между собой стран от недемократического режима к демократическому, обозначившегося в конце 80-х – начале 90-х годов. Как отмечает Томас Кэрозерс, представляющий Фонд Карнеги, из примерно сотни стран, совершавших этот транзит, только около двадцати могут похвалиться реальными успехами в демократическом строительстве. Остальные пребывают, как говорит американский исследователь, в «политической серой зоне». Во многих из этих стран сохраняются принятые ранее конституции, провозглашающие демократические нормы; проводятся регулярные выборы; имеются оппозиционные партии и т.п. Словом, некоторые формальные признаки демократии налицо. Однако на деле эти страны являются теми самыми «электоральными демократиями» и «гибридными демократиями», то есть полудемократиями-полуавтократиями, о которых упоминалось выше и в которых реальная власть находится не в руках народа, а в руках либо гражданской бюрократии, либо военных, либо олигархического капитала, либо делится между представителями этих групп. В эту «серую зону» входит и большинство государств, расположенных на постсоветском пространстве. В начале 90-х годов многие из них, включая Россию, связывали надежды на выход из кризиса и лучшее будущее своих стран и народов именно с демократическими преобразованиями. Тогда многим казалось, что стоит только мобилизовать политическую волю, воспользоваться опытом западных демократий (в первую очередь – США), услужливо предлагаемым ими своему недавнему врагу - и через считанные годы бывшие советские республики «вольются в семью демократических государств». Однако ход реальных событий развеял эти иллюзии. Сегодня Россия, как и ряд других стран СНГ, пребывает, в ситуации, которую я бы охарактеризовал как кризис демократического развития. Его проявления многообразны и разномасштабны. Начать хотя бы с кризиса демократического сознания, когда у политических лидеров и элит нет четкого, конкретного и, что не менее важно, реалистического представления о том, какие демократические преобразования можно и нужно провести в стране и как это следует делать (в какой последовательности, форме и т.д.), а большинство граждан имеет смутные, а то и просто извращенные представления о демократии. Кризис демократии проявляется в необеспеченности равноправия и равенства сторон, состязающихся в борьбе за властные мандаты. Использование пресловутого «административного ресурса» и грязных избирательных технологий стали обычным делом и повторяются от выборов к выборам. И борьба на выборах, особенно региональных, - это зачастую не столько состязание между группами граждан, представленных партиями (которые в большинстве своем находятся в младенческом состоянии) или между элитами, сколько конкуренция между денежными мешками (порой с криминальным клеймом) и политико-экономическими группировками, спаянными корпоративным интересом. Конечно, отказ российским гражданам в праве избирать своих губернаторов – это отступление от демократии. Но не стоит ли за этим шагом отказ от механизма, который давно уже обнаружил свою неэффективность? Если это так – а, похоже, что именно таким образом и обстоит дело – то это лишнее свидетельство того, что путь России к демократии будет более тернистым, чем это могло показаться еще совсем недавно. Кризис демократии – в скептическом отношении граждан к кандидатам, участвующим в борьбе за места в различных органах власти. В России об этом свидетельствует, в частности, неизменно высокий процент голосов «против всех», особенно на региональных выборах. А депутатские мандаты порой оказываются в карманах людей, получивших поддержку сравнительно небольшой части избирателей. Невысок уровень доверия граждан многих стран СНГ и к значительной части избранных властей, как невысок уровень их доверия к результатам голосования. (В России часто вспоминают будто бы сказанные Сталиным слова: «неважно, как голосуют, важно, как считают»). Еще одно свидетельство кризиса демократии В России и других странах СНГ – ослабление рычагов контроля общества над деятельностью избранных властей – местных, региональных и особенно федеральных. Надо, впрочем, признать, что за короткую историю постсоветской демократии эти рычаги так и не успели обрести силу. Но и те, что стали появляться на свет в начале 90-х годов, утратили былые позиции. Речь идет об общественных организациях и особенно о свободной прессе, которая частично вообще была свернута и ограничена, а частично (особенно на местах) оказались под контролем власть предержащих. Проявляется кризис демократии и в характере распределения властных полномочий между законодательными, исполнительными и судебными органами и отношении к ним со стороны общества. Реальная способность принимать значимые решения фактически сосредоточивается в руках исполнительных структур, причем нередко властные функции присваиваются чиновниками, обязанность которых – организация исполнения принятых властями решений. При этом надо заметить, что в последние несколько лет власть чиновников в России, на Украине и других странах СНГ заметно возросла. А бюрократизация жизни общества превращается в одну из внутренних национальных угроз. Серьезную озабоченность вызывает и положение судебной власти, неангажированность которой ставится гражданами – и не без оснований – под сомнение. Именно в контексте отмеченных выше кризисных явлений и следует рассматривать события и процессы, происходившие в последние годы в России, Грузии, на Украине, в Кыргызстане. Западные аналитики, многие из которых просто не понимают, что делается в России и пишут американскому президенту открытые письма с требованием надавить на Кремль и заставит его делать то, что с их точки зрения, он должен был бы делать, склонны связывать демократический откат, который действительно произошел в России, с политикой Путина и его окружения. Но это слишком упрощенное, идеологизированное, лишенное аналитической глубины суждение. Ни для кого не секрет, что социально-политические и экономические преобразования, осуществлявшиеся в России и ряде других стран СНГ с начала 90-х годов под лозунгом демократизации, проводились поспешно, хаотично, бессистемно, нередко – с чужого голоса и при этом включали в себя заметную криминальную составляющую. Не удивительно, что наряду с реальными достижениями в области демократии они привели к тяжелым последствиям, ставившим под вопрос дальнейшее существование России как сильного независимого государства. В итоге само понятие демократии оказалось дискредитированным в глазах большинства граждан, поставленных в тяжелейшее положение (в России слово «демократ» стало к концу 90-х годов словом бранным), а политический курс властей потребовал серьезной коррекции. Коррекции, которая, как это нередко случается в странах, не имеющих демократических традиций и опыта демократического строительства, сопровождалась неоправданными авторитарными перехлестами. Россия, разумеется, не стала авторитарным государством, как утверждают Майкл Макфол, Лэрри Даймонд и некоторые другие западные эксперты, но шаг назад на пути к демократии она сделала. Так называемые цветные революции, вдохновившие многих западных политологов на выдвижение гипотезы о наступлении четвертой волны демократизации, при ближайшем рассмотрении лишь подтверждают кризисное состояние демократии на постсоветском пространстве. И «революция роз» в Грузии, и «оранжевая революция» на Украине, и «тюльпановая (а, может быть, маковая?) революция» в Кыргызстане были не революциями в строгом смысле этого слова, а всего лишь верхушечными политическими переворотами, в результате которых произошел переход власти от одних кланов и группировок к другим. История, правда, подсказывает, что революции как глубинные, коренные изменения социальных, экономических и политических отношений нередко начинаются с политических переворотов[18]. И потому теоретически нельзя исключать, что со временем во всех трех странах могут быть осуществлены реальные революционные преобразования демократического типа. Но пока этого не произошло, и ничто не говорит о том, что новые руководители этих стран (использовавшие массовое недовольство существовавшими режимами для захвата командных высот в стране) готовы передать реальную власть в руки народа, который нужен элитам в лучшем случае как физическая масса, которую при очередном обострении обстановки можно снова бросить на баррикады. Еще одно свидетельство начала демократического отката – отчетливо обозначившийся в последние два-три года провал американской стратегии демократизации «большого Ближнего Востока». Нельзя, разумеется, не видеть, что демократические знамена, под которыми шло вторжение Америки в Ирак, использовались в качестве прикрытия агрессивных планов США в этом регионе. Но откройся там возможность установить демократические порядки, американцы, по всей очевидности, приложили бы все усилия для ее реализации. Однако пока такая возможность не просматривается. И дело не в том, что ислам воздвигает непреодолимые преграды на пути демократических преобразований. В принципе ни одна из существующих ныне мировых цивилизаций, включая исламскую, не препятствует установлению демократических порядков. Но каждая цивилизация детерминирует определенные, в том числе уникальные, условия (предпосылки), принципы и формы демократии и демократизации. Демократия – это, повторю, самоуправление народа. И осуществляется оно в разных пространственно-временых пределах по-разному. Однако всегда и везде демократия оказывается эффективной и стабильной лишь в том случае, если вырастает естественным образом в процессе эволюции данного общества. Она не может быть принесена на штыках или навязана путем экономических, политических и иных санкций. И тут самое время сказать, что одна из главных причин нынешнего глобального демократического отката – это попытки трансплантации – причем трансплантации во многих случаях насильственной и механической – демократии в ее западнохристианской форме в те регионы мира, где общественное развитие веками шло и продолжает идти в русле других цивилизаций и религий, будь то Россия, Украина, Грузия, Арабский Восток или Китай. Насильственная демократизация неизбежно порождает в качестве ответной реакции ее отторжение и противодействие ей – открытое и скрытое. К тому же она дискредитирует саму идею демократии. Именно так и происходит ныне на Ближнем Востоке и в других регионах мира. Но свидетельства нового демократического отката наблюдаются ныне не только за пределами Запада. Мы видим их и на самом Западе - в Европе и Америке. Разница лишь в том, что тут он проявляется не в свертывании традиционных демократических институтов, а в снижении качества их функционирования, а где-то – в ослаблении их реальной общественной роли и отставании от требований времени. Речь идет прежде всего об отчуждении власти от народа и народа – от власти. Это признают и сами западные аналитики. По словам американского историка и политолога Джона Стура, «мы …пришли к исключению людей из процесса эффективного принятия решений относительно их собственной жизни по политическим, экономическим, образовательным, экологическим, эстетическим и религиозным основаниям»[19]. Демократия, сводимая к процедуре голосования, на самом деле приводит к власти меньшинство, зачастую не желающее, а нередко и не способное учитывать законные интересы большинства и практически не подконтрольное ему. Но и это меньшинство не всегда имеет возможность выполнять возлагаемые на него законом функции, что наглядно проявляется в усилении исполнительной власти, действующей нередко в обход власти законодательной. Вот уже не первый год США ведут изнурительную, дорогостоящую войну в Ираке. Но это необъявленная война, на которую не давал согласия ни народ Америки, ни, строго говоря, американский Конгресс, поставленный президентом страны перед свершившимся фактом. И Соединенные Штаты – далеко не единственная страна, идущая по этому пути. Больше того, возрастает властное влияние институтов и групп (прежде всего наиболее мощных групп интересов), никем не избираемых и никому не подотчетных даже формально. Как пишет главный редактор американского журнала «Ньюсуик интернэшнл» Фарид Закария, «по всем вопросам… хорошо организованные группы интересов – независимо от того, насколько малы соответствующие группы избирателей, – могут заставить правительство подчиниться их пожеланиям. Реформы, предназначенные для того, чтобы привести к власти большинство, породили власть меньшинства»[20]. Еще более наглядно, чем прежде, проявляется ныне архаичность некоторых демократических институтов, сложившихся в прошлом веке или того раньше. Что это означает на практике, мир увидел в 2000 году: избрание президента США коллегией выборщиков обернулось тем, что в Белый дом въехал политический деятель, получивший, как утверждают многие эксперты, меньше голосов избирателей, чем его оппонент… Специфику первых двух откатов Хантингтон видит в том, что во многих случаях «демократические системы заменялись исторически новыми формами авторитарного правления. Фашизм отличался от прежних форм авторитаризма своей массовой базой, идеологией, партийной организацией и стремлением охватывать и контролировать большую часть общества. Бюрократический авторитаризм отличался от прежних форм военного правления в Латинской Америке своим институциональным характером, предполагаемой бессрочностью правления и экономической политикой»[21]. Обобщая специфику третьего отката (о конкретных его чертах говорилось выше), можно сказать, что она выражается – по крайней мере, в начальной фазе – в том, что, демократия, сохраняя в большинстве случаев многие внешние атрибуты, претерпевает при этом серьезную внутреннюю мутацию. Последняя проявляется прежде всего в ее де-либерализации и формализации, происходящих в условиях усиления манипулирования электоратом при все более ощутимой виртуализации общественно-политической жизни. Отделяемая от либеральных ценностей (и в первую очередь от такой ценности, как личная гражданская, политическая и социальная свобода[22]), демократия обнаруживает тенденцию к вырождению в чисто формальную электоральную процедуру, при которой избиратели, «зомбируемые» политтехнологами и СМИ, действуют во многих случаях согласно чужой воле и при этом не знают, являются ли события и факты, на которые они ориентируются при своем «выборе», реальными или мнимыми. Высказывая предположения относительно «потенциальных причин третьего отката», Хантингтон видел среди них «систематическую неспособность демократических режимов действовать эффективно»; «общий международный экономический кризис вроде того, какой случился в 1929-1930 гг.»; эффект «снежного кома», проявляющийся в том, что «переход какой-либо демократической или демократизирующейся великой державы… может вызвать такие же процессы в других странах…»[23]. Пока миру удается счастливо избегать крупных экономических кризисов. Нет сегодня и видимой угрозы перехода демократической или демократизирующейся великой державы на путь авторитарного развития. Говорю «пока» и «сегодня», поскольку никто не даст гарантий, что подобные угрозы не возникнут завтра. Что же касается неспособности демократических режимов действовать эффективно, то ее многообразные проявления налицо. Некоторые бывшие авторитарные страны, вставшие на путь демократического развития, повторю, взяли столь резвый и неподготовленный старт, что вызвали в обществе разрушительные процессы и в итоге дискредитировали в глазах своих граждан саму идею демократии, а созданные в этих странах демократические институты действовали столь непродуманно и неэффективно, что правительству пришлось давать (не всегда заявляя об этом открыто) «задний ход». Вместе с тем демократия (в том виде, в каком она сложилась к концу минувшего столетия) обнаружила опасную неспособность эффективно противостоять новым угрозам национальной безопасности со стороны внутренних и внешних сил – прежде всего со стороны так называемого международного терроризма. Как выяснилось, ни одно демократическое (а тем более демократизирующееся) государство не умеет обеспечивать безопасность своей страны и ее граждан иначе, как за счет фактического ограничения прав и свобод последних. Резкое повышение уровня секретности и закрытости деятельности многих ключевых невоенных правительственных учреждений, несанкционированное судом прослушивание телефонных переговоров граждан и фактическая слежка за ними, рост числа не контролируемых снизу (а иногда и сверху) тайных политических операций, проводимых государством и другие подобного рода действия фактически блокируют или ограничивают возможность постоянного гражданского контроля над деятельностью властей. И это лишь фрагментарные иллюстрации тех отступлений от демократии, которые мы наблюдаем в последние несколько лет во многих странах мира… Начало третьего отката демократической волны не следует рассматривать как свидетельство краха демократии, будь то на уровне самой ее идеи, на уровне институтов или на уровне социально-экономической и политической практики. Откат – это свидетельство и проявление очередного кризиса демократии, который был порожден противоречиями последней волны и который может быть со временем преодолен. Конечно, демократия – не волшебный ключик к решению всех проблем. Ее возможности ограничены. Но там, где для этого созрели необходимые условия, демократия является оптимальной формой политического режима. Поэтому преодоление наметившегося кризиса – одна из задач, стоящих сегодня перед мировым сообществом. К сожалению (а, быть может, к счастью) люди не умеют управлять процессом демократизации, «организуя» его волны и предотвращая откаты. Но они способны оказывать определенное воздействие на этот процесс и, в частности, замедлить и смягчить происходящий откат, а, возможно, и подготовить условия для построения демократических обществ там, где для этого сложатся необходимые предпосылки и где люди сами пожелают строить свою жизнь в соответствии с демократическими нормами. Такого рода усилия могли бы развиваться по нескольким направлениям одновременно. Во-первых, следовало бы отказаться от политики экспорта демократии, а, говоря более конкретно, – от попыток форсированной насильственной демократизации тех или иных стран или даже целых регионов, осуществляемой внешними силами – тем более, когда эти страны и регионы не проявляют готовности немедленно принять и попытаться воплотить в жизнь демократические ценности. Такие попытки, отметим это еще раз, могут привести к результатам, обратным желаемым. Создание в США (в рамках нового управления по реконструкции и стабилизации госдепартамента США) «корпуса активного реагирования» для помощи другим странам в переходе к демократии и рыночной экономике – шаг опасный и для стран, которым оказывается «помощь», и для Америки, и для дела демократии. Ни к чему другому, кроме дискредитации последней, пустой траты бюджетных средств (а новому управлению выделено 124 млн. долл.) и страданий тех, кого пытаются «осчастливить», это, как показывает ход событий в Афганистане, Ираке и ряде других стран, не приведет[24]. Во-вторых, следовало бы отказаться от политики неоправданного и грубого давления на страны, которые с точки зрения тех, кто считает себя образцовыми демократиями, либо отступают от демократических принципов, либо слишком медленно идут по пути демократизации. Такие попытки не только контрпродуктивны, они еще и опасны. Россия – наглядный тому пример. Ряд упреков по ее адресу, поступающих со стороны Запада, обоснован и оправдан. Но далеко не вся критика внутренней политики России имеет под собой достаточные основания. Если Запад будет прессинговать ее и впредь, то это приведет не к расцвету российской демократии, а – в качестве ответной реакции, подогреваемой исторически оправданным беспокойством за собственную безопасность – к дальнейшему возвышению «силовиков» и проведению политики мобилизационного характера, что, как хорошо известно, не способствует осуществлению демократических преобразований. В-третьих, стоило бы всерьез озаботиться модернизацией существующих теорий демократии и демократизации. Известный американский философ ХХ века Джон Дьюи как-то заметил: «Необходимо снова и снова изучать саму идею, сам смысл демократии. Демократию надо постоянно открывать и переоткрывать заново…Если демократия не движется вперед, если пытается остаться неизменной, она вступает на путь регресса, ведущий к ее угасанию»[25]. Стоило бы прислушаться к этим словам прагматичного американца. Вместо того, чтобы ругать русских за «отступления» от демократии (и те, которые действительно произошли, и те, которых не было) или хвалить грузин и украинцев за шаги в направлении демократии (как реальные, так и мнимые) и т.д и т.п – словом, вместо того, чтобы подходить к оценке новых явлений со старыми критериями, сложившимися в ХХ и Х1Х веках или того ранее, полезнее было бы попытаться непредвзято осмыслить мировой политический опыт последних двадцати лет и прежде всего опыт бывших республик Советского Союза и стран Восточной и Центральной Европы, как, впрочем, и других частей мира, где происходили серьезные внутренние изменения социального, политического и экономического характера. Возможно, тогда мы стали бы лучше понимать, что такое современная демократия, каковы ее пути и дальнейшие перспективы. И последнее. Следовало бы бережнее и аккуратнее обращаться с таким понятием, как «демократия». Не надо употреблять его всуе. Не надо перегружать смыслами и превращать в синоним всеобщего блага, счастья и радости. Наконец, не надо прикрывать этим словом банальную агрессию и насилие. Тогда, может быть, и для самой демократии наступили бы лучшие времена. Баталов Э.Я. [1] Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. University of Oklahoma Press. Norman and London. 1991. (Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М. РОССПЭН. 2003. [2] Хантингтон С. Третья волна. С.26. [3] Хантингтон С. Третья волна. С.32. [4] Хантингтон С. Третья волна. С.26. [5] Американский исследователь предусмотрительно оговаривается, что «не все переходы к демократии происходили в рамках этих волн» и что история вообще «не отличается упорядоченностью, и политические изменения невозможно разложить по удобным историческим полочкам» (Третья волна. С.26). [6] См, в частности: Пантин В.И. Циклы и ритмы истории. Рязань. 1996. [7] См., например:Bunce V. Democratization after the Third Wave. Http://kcri.ewha.ac.kr/webapps/culture/scholar/valH.doc.; Muravchik J. The Democratic Ideal // http://www.opinionjournal.com/favorite. [8] См.:McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunism World // World Politics 54 (January 2002). См. его же: Transitions from Postcommunism // Journal of Democracy/ Vol.16. #3. July 2005. Макфолу вторят и другие исследователи. «События в Кыргызстане…вкупе с предшествовавшими им событиями в Ливане, Палестине, Ираке, на Украине, в Афганистане и Грузии, - писал в 2005 году молодой американский политолог Дэниел Дрезн, - наводят меня на мысль о том, что может быть – именно так: может быть – мы находимся в начале четвертой волны демократизации» (Drezn Daniel W. The Fourth Wave of Democratization? – http://www.danieldrezn.com/archives/001960.html). [9] Хантингтон С. Третья волна. С.309-310. [10] Хантингтон С. Третья волна. С.315. [11] При строгом подходе и точном измерении в малом масштабе мы не обнаружим этих качеств и в природе. Но при сравнении природных явлений с социальными этим обстоятельством можно пренебречь без ущерба для понимания сути дела. [12] Все цитаты этого абзаца– со стр.28. [13] См. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. Пер. с англ. М., 1995. [14] Хантингтон С. Третья волна. С.17. [15] Хантингтон С. Третья волна. С.17. [16] Almond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, 1963. P.498. [17] Хантингтон С. Третья волна. С.31. [18] Уместно напомнить, что поначалу российские большевики во главе с Лениным называли события 25 октября (7 ноября) 1917 года «октябрьским переворотом». Лишь в 20-х годах в широкое употребление вошел заменивший его термин «октябрьская революция». [19] Стур Дж. Открывая демократию заново. – «Полис». 2003. 5. С.14-15. [20] Закария Ф.Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. Пер. с англ. М., 2004. С.183. [21] Хантингтон С. Третья волна. С. 312. [22] Эта дивергенция основательно проанализирована в вышеупомянутой книге Фарида Закария. Он, в частности, пишет: «На Западе в последние полвека демократия и свобода оказались неразрывно переплетены. Однако в сегодняшнем мире эти два компонента либераьной демократии, составляющие плоть западной политической модели, все больше расходятся друг с другом. Демократия расцветает, а свобода – нет» (с.6). Суждение понятное, если принять во внимание, что демократию Закария трактует по Шумпетеру, т.е. как конкурентную борьбу за депутатские мандаты. Но даже и при таком узком ее понимании, он обязан был бы признать, что ограничение свободы граждан не может не сказываться отрицательным образом на качестве самой демократии. [23] Хантингтон С. Намечается и еще одна опасная тенденция – тенденция к обеспечению некоторыми Третья волна. С.312-313. [24] Мы не знаем, как развивался бы мир, если бы все страны стали демократическими (в строгом смысле этого слова). Стал ли бы он от этого лучше? Привело ли бы это к полному искоренению войн в соответствии с известной теорией о том, что демократии друг с другом не воюют? Один знакомый аналитик, склонный к шуткам в духе черного юмора, заметил в этой связи, что демократии не воюют друг с другом, пока есть не-демократии, с которыми можно повоевать. Если таковых больше не будет, то демократические страны начнут воевать между собой, ибо склонность к решению проблем путем применения силы коренится в самой природе человека. [25] Dewey J. The Later Works: 1925-1953. Vol. 11 Carbondale, 1981/1990. P.182. Назад |
| Наш партнёр: |
Copyright © 2006-2015 интернет-издание 'Россия-Америка в XXI веке'. Все права защищены.
|